Сам испытывающий понятное только настоящему пилоту счастье от происходящего, он постучал руками по бортам фюзеляжа, потом заорал в гофрированную трубку переговорного устройства, соединяющего обе кабины. Командир обернулся, махнув на мгновение левой рукой, оскалился из-под закрывающих половину лица очков, обшитых рыжим кошачьим мехом — и Олег понял, что тот или поет, или просто хохочет. Это было здорово! Взмахнув рукой в ответ, подполковник Лисицын, наконец-то полностью расслабившийся, отстранившийся от боли и переживаний последней недели, туже затянул ремни и сполз в глубь кабины, устроившись чуть пониже. Это правда, что в воздухе может произойти все, что угодно. Но все равно — сегодня был хороший день. Сегодня он мог не бояться совершенно ничего.

Узел 6.0

27 февраля — 1 марта 1953 года

Генерал как раз заканчивал разговаривать с подполковником медицинской службы, фамилия которого оказалась не Гдынский и не Гдынковский, как записал он себе еще в летящем из Москвы самолете, а просто Гдынов. Звали его Сергеем Сергеевичем, но русским он все же явно не был: больно выдающиеся имел нос и глаза. И того и другого на лице химика было удивительно много, но прочие детали его фигуры — от «сорок пятого растоптанного» размера ступни до мускулов, распирающих швы пошитого в Поднебесной френча — совершенно отбивали желание над этим шутить. В том случае, если такое желание не исчезало само собой от факта наличия на подполковнике пусть только подразумевавшихся (при китайской военной форме) узких, но все же двухпросветных погон [65] .

Теперь, хотя сам разговор уже закончился, Разуваев не торопился отпускать вызванного им офицера, стараясь припомнить, что еще хотел у него спросить, — уверенный, что не забудет, но все равно забывший это. Записной книжкой генералу приходилось пользоваться все чаще: верный признак того, что несмотря на нестарый по военным меркам возраст, он все же не молодеет.

— Удивили вы меня, Сергей Сергеевич, — медленно и раздельно произнес Разуваев. — Не то чтобы я вам не доверял, но это противоречит тому, чему меня учили примерно в вашем возрасте.

Подполковник смолчал. Он продолжал бы молчать и дальше, держа руки по швам, но генерал поднял на него внимательный взгляд:

— Еще раз, пусть в третий. Повторите мне.

— Пара зарин—зоман, — повторил подполковник тоном, в котором только полный параноик мог выловить мельчайшие нотки раздражения. — По английской классификации «GB» и «GD» — это действительно в какой-то мере исключения. Это наиболее перспективные на сегодняшний момент ОВ [66] в арсеналах врага… из всех, пригодных к фактическому применению. Из числа известных нам, разумеется. Поэтому я сравнительно хорошо о них осведомлен. В частности, о них известно, что их стойкость зимой значительно выше, чем летом. В разы. Летом, в теплую погоду, она составляет несколько часов, зимой — несколько суток. Причем у зомана стойкость несколько выше, чем у зарина, — пропорционально в обоих случаях, то есть и летом, и зимой.

Химик говорил уверенно, делая после каждого предложения короткие паузы, дающие возможность генералу продумать отдельные куски информации. Он понимал, что едва ли не впервые в жизни может повлиять на решения, которые будут приниматься через недели и месяцы, и старался формулировать мысли наиболее четко.

— Значит, то, что сейчас зима, не является в отношении применения химоружия таким уж недостатком…

— Не является, товарищ генерал-лейтенант, — подтвердил Гдынов. — Это вопрос баланса. Иностранные противогазы, в отличие от отечественных, не обеспечивают зимой защиту от аэрозолей. Да и иприт даже в зимней рецептуре дешевле фосфорорганических ОВ. Но если решение о применении ОВ будет принято, то на нас кинут все: общеядовитые, фосфорорганические, «синий крест» и так далее.

Заметив то, что генерал его вроде бы не понял, подполковник поторопился объяснить подробнее. Говорил он еще минут пять, уже не останавливаясь. Затем последовало еще несколько вопросов, но генерал Разуваев поглядел на часы и возникший из доклада разговор, снова перешедший было в доклад, угас как-то сам собой.

«Ну-ну, — сказал генерал себе, когда адъютант закрыл за химиком дверь. — Век живи, век учись». Хорошо, что он, не доверяя себе, догадался вызвать того, кто неплохо понимает хотя бы что-то, происходящее здесь. И может строить предположения, расходящиеся с его собственными.

Странно и неожиданно, но в скорую химическую войну подполковник медицинской службы Гдынов, являвшийся несомненным энтузиастом ОВ, не верил. По его мнению, те случаи применения американцами «Кларка I» и «Кларка II», которые главвоенсоветник видел собственными глазами, не означали ничего. «Дифенилцианарсин и хлорарсин, — сказал по этому поводу медик, — это, конечно, ОВ, говоря официальным языком. Но сами по себе слабоватые. Именно что „синий крест“, вредители противогазов. Ни одного случая применения в комбинации с ними действительно серьезных ядов, например фосгена и дифосгена, которые, собственно, отлично ложатся в эту комбинацию, я… не припомню».

Не припомнит он… Рассказ подполковника о том, как хлебнувшие одного из способных пройти через противогазный фильтр «кларков» люди срывают с себя резиновые маски, был слишком красочным и доходчивым, чтобы его можно было легко забыть. «В принципе, человека можно и простой ключевой водой так накачать, что он умрет в корчах, — добавил медик. — Так что если бы американцы дошли до адамсита, я бы первый забил тревогу. Но пока… Но пока они на краю остановились. И не думаю, что пойдут дальше. Не стоит того Корея».

С некоторыми рассуждениями подполковника, явно весьма неглупого человека, можно было согласиться, особенно если этого так хотелось. Генералу не понравилось, что американцы переформируют и перевооружают свои батальоны химических минометов, он доложил об этом товарищу Сталину, и в результате корейцам и китайским добровольцам стали поставлять современные приборы химической разведки: «ПХР-46» вместо устаревших «ПХР-40». А война здесь идет страшная: драка за впаянную в проклятую 38-ю параллель линию фронта ведется насмерть обеими сторонами, а через нейтральную полосу разведчики обеих сторон то и дело тащат захваченных во вражеских траншеях пленных — со всем, что у тех нашлось.

Можно догадаться, какие мысли придут в голову американским и британским генералам, когда им положат на стол этот самый «ПХР-46» — с теми индикаторами, которых в нем не было раньше: на табун, хлорацетофенон, бромбензилцанид, на тот же адамсит, который Гдынов так любит, что поминает его каждые пять минут… Почти наверняка они воспримут такое как сигнал «мы все делаем правильно». И еще — «вовремя». И в этом их вполне можно понять: всего за два десятка лет Советский Союз превратился из большой далекой страны, где много людей в буденовках и с винтовками, в одно из мощнейших государств мира, способное выставить на поле боя армады лучших в мире танков, сегодня практически не имеющих себе равных, поднять в небо сотни отличных современных истребителей и так далее. Такого противника, даже потенциального, следует бояться — если не понимать нутром того, как русские люди устали от ужасной войны на истребление. Уже ушедшей в прошлое, но еще не забытой, и вряд ли способной забыться хоть когда-либо.

Может, этот страх и удержит врагов от новой войны — и тогда на него надо работать, культивировать его. А может, и наоборот — со страхом и уважением, внушаемым десятками строящихся крейсеров и новыми типами вводимых в строй боевых реактивных самолетов можно слегка перестараться, и тогда любая мелочь заставит врагов сорваться. Скажем, когда — и если — они узнают о появлении в Корее новой армейской лаборатории AJI-3, предназначенной для химической, санитарно-химической и ветеринарно-химической разведки, то этот рядовой в общем-то факт отлично ляжет в канву усиленно формируемой теории «Русские вот-вот на нас нападут!». А раз так, то они как раз могут «пойти дальше» — просто чтобы упредить. Глупый пример, но как пример вполне сойдет. А найти другие будет слишком уж просто…