Занятия назначили уже на следующий день, то есть на 24 февраля. Поскольку взвод был первым, то ему и предстояло узнать, чего такого нового от них хотят. Больших трудностей не ожидалось: к уровню тех знаний рядового и сержантского состава обычных пехотных дивизий армии США, что не имели прямого отношения к исполнению норм субординации и уходу за оружием, начальство обычно относилось снисходительно. К примеру, солдату совершенно незачем уметь читать карту, если он не разведчик и не парашютист. Можно было предположить, что если у этого солдата есть хранящийся в ротной каптерке исправный противогаз и что он умеет его надевать в установленные нормативами сроки, то это должно считаться вполне достаточным.
Так оно, собственно, и оказалось. Неожиданное развлечение обсуждалось всеми, и многие вслух благодарили безвестного героя, позволившего им на время покинуть опостылевший лабиринт траншей и ходов сообщения — их маленький узелок во фронте обороны Кореи от коммунистов. Поскольку на запланированные занятия взводам предстояло ходить в расположение даже не просто штабной роты батальона, а самого штаба полка, подъем был объявлен на полчаса раньше обычного. Но и это не испортило общего настроения. Караульная служба, возложенная на солдат взвода, была на сегодняшний день передана 2-му и 3-му взводам. Это стало совсем уж замечательным дополнением ко всему остальному, и хотя в самые ближайшие дни 1-й взвод должен был точно так же подменять два других, его уходящие в ближний тыл солдаты были довольны. Выстроившись в короткую колонну по два, они свистели и улюлюкали в адрес остающихся. В полку их ждали развлечения и еда, наверняка лучшая, чем та дрянь, которой их кормили в окопах.
— Слушай, если бы я знал, кто был тот парень, я поставил бы ему пиво, вот ей-богу! — заявил переполняемый чувствами Мак-Найт шагающему рядом Мэтью, когда они топали по заледеневшей, хрустящей под их шагами дороге. Это восклицание заставило снайпера подумать, что за последние две недели филадельфиец, поначалу глядевший на него с нескрываемым превосходством и пользовавшийся любыми поводами для насмешек, постепенно превратился в совершенно нормального парня, и едва ли не в приятеля. Все-таки они были земляками, а в полку, львиная доля которого состояла из уроженцев Западного побережья, это значило немало. Более того, Мак-Найт начал превращаться и в нормального солдата. Это выражалось во всем — в том, как он двигался, как держал оружие. Но при этом Мэтью Спрюс прекрасно помнил, что этот солдат, в отличие от него, еще не разу не был в бою. Все это могло быть напускным.
— Откуда у тебя пиво? — спросил он, додумав свою мысль до конца только тогда, когда топающий рядом парень уже отвлекся и не ожидал возможного ответа, настолько был возбужден.
— А? Да нет, это я так. Будет же когда-нибудь? Может быть, даже сегодня будет.
— Может, и будет, — равнодушно согласился Мэтью — просто чтобы что-то сказать. Уйти хотя бы на пару миль подальше от линии фронта было для него гораздо большим удовольствием, чем получить призрачный шанс на бутылку дрянного пива, которое бог знает сколько везли с родных берегов.
— Будешь? — Мак-Найт протянул ему пачку «Пэлл-Мэлл», и он, кивнув, взял одну сигарету. Дядька Абрахам рассказывал, что в его время пачка «Пэлл-Мэлл» была темно-зеленой, сейчас же она стала яркой, бело-красной. «Все портится, — говорил по этому поводу дядька. — Дождемся, что эти придурки и табак запретят». И отец с ним сочувственно соглашался, хотя сам не курил. Только здесь, на другой половине земного шара, упомянувший это в каком-то разговоре Мэтью узнал, что дело было проще. В начале той еще, Второй «Большой войны», в стране отчаянно не хватало зеленых пигментов, которые шли на окраску снарядных ящиков, тканей, а также самолетов и танков. Так их не хватало до самого конца, до самого разгрома русских, а потом японцев, — поэтому было не до сигарет. А затем все привыкли. Отправляя сына в армию, отец сунул ему под нос огромный мозолистый кулак, всегда вызывавший у того дрожь, это наверняка относилось и к курению тоже. Но сейчас отца здесь не было, поэтому Спрюс-младший курил с наслаждением, выпуская смешанный с паром дыхания дым в холодный воздух и щурясь от удовольствия, доставляемого уже тем фактом, что он идет вместе со всеми, с тяжелым «Спрингфилдом» на плече и подсумками, оттянутыми весом носимого запаса патронов. С такой винтовкой мог ходить его дед, хотя в Первую мировую, до сих пор называемую в их краях просто «Большой войной», тот отсиделся дома. С такой мог ходить и его отец, если бы попал в Европу или на тихоокеанские острова вместо непыльной стационерной службы почти рядом с домом, в Абердине, в должности механика при десятках проходящих через полигон танков.
Так, болтая и дымя, кашляя и сплевывая на снег, 1-й взвод роты «Д» дошел до крупного холма, на котором располагался штаб их полка и все паразитирующие на нем службы — медики, связисты и так далее. Здесь же стояла танковая рота полка, ополовиненная в последнем наступлении, но только сейчас доведенная до «по-корейски» облегченного штатного состава. Несколько рядовых, в жизни не видевших настоящего танка вблизи, остановились, открыв рты, потрясенные зрелищем чудовищной, забронированной с носа до кормы машины. Танк рычал двигателем и испускал крупные клубы вонючего дыма, стоя в окружении полудесятка человек в грязных стеганых куртках без всяких знаков различия — то ли механиков, то ли вообще самих танкистов. Несмотря на то, что в базовых лагерях их много учили бороться с танками, в основном это была теория. А вот конкретно этот танк казался неуязвимым.
— Господи, какая тварь божья… — в потрясении произнес Мэтью и, не выдержав, перекрестился. Он не ожидал, что «живой», взревывающий двигателем танк настолько страшен вблизи, даже стоящий на месте. Воровато оглянувшись, снайпер подошел поближе. Ребята его взвода продолжали шагать, пусть и провожая его, остановившегося, глазами, но окрика не было, и он позволил себе еще секунду.
— Господи, — снова сказал он. — Как это в него…
На бронированном лбу танка, на косом броневом листе, защищающем то ли двигатель, то ли трансмиссию (насколько Мэтью помнил выветрившиеся уже у него из памяти инструктажи многомесячной давности) было как будто пригоршней брошено горохом: там и сям металл густо покрывали пулевые ссадины. Многие пули глубоко, по полдюйма или даже больше, вбились а сталь, и уже это само по себе было страшно.
— Зачем же в танк из винтовок стрелять? — спросил он сам себя вслух.
— Из пулеметов, — поправили сзади. Это был Хорек, подошедший неслышно и как-то очень уж быстро. — Или из того и другого вместе взятого.
— Зачем? — снова спросил Мэтью. — Это же бесполезно. Ведь пуля… Она же танк не пробьет…
— Сынок, — нехорошо улыбнувшись, произнес рядовой первого класса. — Когда на тебя едет танк, ты будешь стрелять в него из всего, что у тебя есть, и кидаться всем, что есть под рукой. Даже жидким дерьмом… А дерьма будет много… — Последнюю фразу он произнес неожиданно задумчиво. — Ладно, пошли.
Бросив последний взгляд на прошедший бог знает какие бои танк, Мэтью двинулся за бывшим взводным сержантом, размышляя о том, что отношение того к нему тоже явно изменилось к лучшему. Сперва Джексон новичков просто не замечал, потом игнорировал их совсем уж демонстративно. Но вот стоило Мэтью подтвердить делом, что он снайпер, то есть сначала просто начать ходить со своей винтовкой к корейцам, куда не ходил более ни один из них, а потом принести в роту документы на подтверждение двух убитых, — и все стало иначе.
Думать об этом было приятно, но получалось такое плохо. Каждый раз, когда Мэтью размышлял о том, что становится все больше похож на настоящего опытного солдата, перед его глазами вставал образ умирающего северокаролинца Закария Спринга с развороченной пулями поясницей.
Даже не умирающего, уже мертвого, но все еще теплого и даже пытающегося дышать. Зак был первым убитым, которого Мэтью видел в жизни, и это резко отличалось от просто умерших от старости или болезни, либо погибших по нелепой случайности людей — таких-то ему видать приходилось. Убитых им самим он вблизи не видал, да кроме того, они и не были людьми. Просто враги. Коммунисты, мечтающие завоевать всю Землю и начавшие с Кореи.